Рассказ Рогвала "Две каски"

[tetushka]

Выношу эту запись из комментариев к рассказу Рогвала "Две каски", а то я в отпуске и написала с опозданием , так что никто мой комментарий не прочел, кроме Рогвала.

Этому рассказу я на конкурсе поставила самую высокую оценку и, перечитывая, не могу не согласиться с собой. В нем есть то, что мне всего дороже: люди убедительные, живые, за мальчишками интересно лезть на заброшенную водонапорную башню, я бы сама полезла, если бы не испугалась провалов между ступенями. Башня тоже не придуманная, автор сам лазил туда, тут не ошибешься. И вот, когда я, читатель, поверила в этих мальчиков, увидела их мальчишескую жизнь вскоре после войны, когда они мне стали дороги, тут-то начинает происходить странное. Дети надевают чужие каски и им передается чужая вражда. 

Читатели Массаракша упрекают автора в морализаторстве. Автор утверждает, что придумал каски для развлечения, никакой морали не имел в виду.

Морали -- тут я согласна, морали нет. Потому что мы не можем сказать тем, кто идет на войну: 

-- Не надевай каску, это не твоя вражда. 

Не можем, не должны говорить этого восемнадцатилетнему мальчику в сорок первом году, он хочет и обязан надеть эту клятую каску и пойти убить другого мальчика, того, на кого надели другой формы каску и сказали ему, что славяне только наполовину люди, а евреи не люди вовсе. Ему сказали -- и он поверил. Или не поверил, но пошел и стрелял, потому что война и убивают своих. И в чем вина этих мальчиков -- и где тут мораль? Не вижу морали, хоть ты дерись, а вижу глубокий вопрос без ответа -- один из признаков настоящей литературы. А запятые с эпитетами... да какая разница? Не в них дело.

Почему не все судьи и читатели Массаракша высоко оценили этот рассказ? Может, дело просто-напросто в возрасте? Наше поколение больше думает о войне, она к нам ближе.
 

Вот на днях вышли мы из одного венского музея с давним другом, переводчиком, он старше меня и мы не виделись много лет. Мы с Дядюшкой, собственно, в Вену приехали с ним повидаться. Хорошая была выставка: ранний Пикассо, Кокошка, Моне, мюнхенская школа. Постояли, друг покурил. Сказал:
-- Нашему поколению повезло.
Я поняла его, хотя мы не говорили об этом в тот день. Я поняла его и сказала:
-- Да. Повезло. Нас не убили. И, может, уже не успеют.
-- Может и не успеют, -- кивнул друг.

Или вот еще, того же нашего друга возил один местный писатель на юг Австрии знакомиться со своим отцом, бывшим радистом ваффен СС. Как этот австриец попал в СС? Построили мальчиков, сказали: 

-- Вам выпала большая честь. Кто хочет отказаться -- сделайте шаг назад. 

Он не сделал. Те кто шагнул назад, воевали в других частях. Австриец рассказал об одном эпизоде, самом страшном для него за всю войну. 

В Италии населению было приказано сдать оружие. У двух мальчиков нашли в котомках по гранате. Мальчишки просили их отпустить, объясняли, они на речку шли, рыбу глушить. Командир наряда вынул пистолет и застрелил обоих на месте. На него стали кричать товарищи -- и наш радист, и другие:
-- Зачем ты это сделал?!
--  У меня приказ.
Почему старый австриец рассказывал об этом случае нашему другу, киевскому еврею, родившумуся во время войны? Видно очень было нужно. Видно он, как и я, об этом все время не то, что думает, но эта тема лежит близко и не дает покоя.  Хотя нам, нашему поколению, повезло: в нас не стреляли. Ну, то есть, почти.